Лорд Икенхем подчеркнул, что жена его, а для Мартышки
— тетя, освежует их тупым ножом, если они не вернутся к часу, так что все могло пройти без особых потрясений. Примечательно, что, думая об этом, Мартышка улыбался, — больше ему улыбаться не пришлось.
Надо заметить, что пятый граф поминутно притормаживал, словно собака на охоте, и говорил, что именно здесь он пустил стрелу сапожнику в зад, а тут его тошнило после первой сигары. Наконец, он остановился перед коттеджем, который по каким-то причинам назывался «Кедры».
— На этом самом месте, — умиленно вздохнул он, — пятьдесят лет назад, тридцать первого июля… А, черт!
Последние слова были вызваны тем, что наконец хлынул дождь, густой, как душ. Дядя и племянник прыгнули на крыльцо и встали под навес, откуда и переглядывались с серым попугаем.
Висел попугай в клетке, она стояла на окне, но важно не это; важно то, что дождь ухитрялся брызгать сбоку. Когда Мартышка поднял воротник и вжался в дверь, она отворилась. Поскольку на пороге стояла служанка, он вывел, что дядя нажал на звонок. Заметим, что она была в макинтоше. Лорд Икенхем смущенно улыбнулся.
— Добрый день, — сказал он. Она с этим согласилась.
— Это «Кедры», если не ошибаюсь? Она согласилась и с этим.
— Хозяева дома?
Тут она сказала: «Нет».
— А? Ничего, ничего, — утешил ее лорд Икенхем. — Я пришел, чтобы подстричь коготки попугаю. Мой ассистент, мистер Уолкиншоу. Дает наркоз, — и он указал для ясности на Мартышку.
— Из ветеринарной лечебницы?
— Вы угадали.
— А мне никто не сказал.
— Скрывают? — посочувствовал граф. — Нехорошо, нехорошо.
С этими словами он направился в гостиную. Мартышка шел за ним, служанка
— за Мартышкой.
— Что ж, — сказала она, — я пойду. У меня выходной.
— Идите, идите, — сердечно откликнулся граф, — мы все приберем.
Когда она удалилась, он зажег газовый камин и пододвинул к нему кресло.
— Ну вот, мой друг, — сказал он, — немного такта, немного выдумки — и мы в тепле и холе. Со мной не пропадешь.
— Нельзя же тут сидеть! — сказал Мартышка. Лорд Икенхем удивился.
— Нельзя? Ты считаешь, лучше идти под дождь? Все гораздо сложнее. Утром, еще дома, мы с твоей тетей поспорили. Она полагала, что погода обманчива, и пыталась всучить мне шарф. Победил, конечно, я. Теперь представь себе, что будет, если я простужусь. В следующий раз мне дадут набрюшник и респиратор. Нет! Я останусь здесь, у камина. Не знал, что газ так согревает. Я даже вспотел.
Вспотел и Мартышка. Он изучал право и, хотя изучил не все, полагал, что врываться в чужие дома преступно и подсудно. Кроме юридической стороны, была и нравственная: он отличался особой щепетильностью, пекся о приличиях (т. наз. «comme il faut»), а потому —потел, кусая губы.
— А вдруг хозяин вернется? — спросил он. Только он это произнес, в дверь позвонили.
— Вот видишь!
— Не говори так, дорогой, — упрекнул его граф. — Эти слова любит твоя тетя. Зачем волноваться? Ну, кто-то зашел. У хозяина есть ключ. Выгляни в окно, кто там.
Мартышка осторожно выглянул.
— Розовый тип.
— Какого оттенка?
— Малиноватого.
— Прекрасно. Это не хозяин. В таких домах живут люди, изнуренные работой в конторе. Пойди спроси его, чего он хочет.
— Лучше ты пойди.
— Пойдем вместе, — предложил граф.
Они открыли дверь и увидели молодого человека, спереди — розового, сзади — мокрого.
— Простите, — сказал гость, — дома мистер Роддис?
— Нет, — отвечал Мартышка.
— Да, — отвечал его дядя. — Вечно ты шутишь! Прошу, прошу! Мой сын, Дуглас.
— Робинсон…
— Простите, я — Роддис.
— Это я Робинсон.
— Ах, вы! Теперь все ясно. Очень рад. Заходите, разувайтесь. Они пошли в гостиную. Лорд Икенхем развлекал гостя беседой, Мартышка пыхтел от горя. Ему не хотелось быть ни птичьим анестезиологом, ни Роддисом-младшим. А главное — он видел, что дядю понесло.