Ночные сестры. Сборник

В новую книгу известного кинодраматурга и сценариста Валентина Черных вошла повесть "Ночные сестры", легшая в основу сценария фильма, который снимает режиссер Алексей Мурадов, а также роман "Женщин обижать не рекомендуется", экранизированный в 2000 году.

Содержание:

• НОЧНЫЕ СЕСТРЫ - Повесть 1

• ЖЕНЩИН ОБИЖАТЬ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ - Роман 29

Валентин Черных
НОЧНЫЕ СЕСТРЫ
СБОРНИК

НОЧНЫЕ СЕСТРЫ
Повесть

Белоснежная, туго накрахмаленная материя расправлялась под утюгом. Марина закончила гладить короткие, с отворотами рукава, полюбовалась на свою работу и аккуратно положила хрустящий, как подарочная бумага, рабочий халатик поверх стопки отцовских рубах. Сдунула прилипшую ко лбу челку. Жарко было и от утюга, и от скатывающегося в жаркий вечер июльского дня. В раскрытые окна веранды тянуло дымком. Суббота, народ бани затопил. Тишина в поселке. Только в небе, в самой его уже меркнущей сердцевине, верещал, как заведенный, жаворонок.

Марина высунулась в окно. За последние двадцать три года картина не изменилась. По крайней мере, ничего новенького увидеть ей не удалось. Разве что кусты и деревья на противоположной стороне улицы разрослись так, что бесстыжий сосед - одноклассник Толик, не смог бы уже подсматривать в дедовский трофейный бинокль, как она переодевается перед школой. Впрочем, Толик после армии на свою малую родину не вернулся, подсматривать за ней теперь стало решительно некому, а любопытный сосед так и не узнал, какой красоткой стала "долговязая Маруська".

Марина без всякого удовольствия обозревала родной до боли пейзаж. Новой в нем была разве что одна вполне городская деталь: расставленные наискосок от их дома, возле чайной, усиленно маскирующейся под кафе, пластиковые столы. Фирменные, красные, с синими словом "Beer" на оборочке красных зонтиков. За столами сидели мужики, пили пиво и лениво провожали глазами случайные в субботний день, пылящие грузовики.

На заднем крыльце стукнула дверь. Марина, плеснув блестящим темными волосами, резко отвернулась от окна, сдернула со спинки стула легкую кофточку и пошла в комнату.

Егор топтался в сенях, слушал, как напевает дочь Маринка, собираясь на работу. Потом опять вышел на крыльцо. Безрадостно и с досадой даже оглядел свое ладное хозяйство: свежесрубленную баньку, огород с раскрытыми парниками, фруктовый сад, хлев и поветь с дровами, которых не на одну зиму заготовлено.

Вон помидоры какие нынче уродились, величиной с кулак. Егор посмотрел на свой красный после бани кулачище. Потом перевел глаза на яблони. Белый налив висел уже прозрачный. Кусни, так и хрустнет, так и брызнет соком. Но снимать еще рано. Надо ждать Спаса. А нынче только середина июля. Егор вздохнул и вернулся в дом.

Маринка продолжала напевать за дверью, точно и дела ей, козе, не было до отцовых забот. Егор немного послушал, потом стукнул в дверь и зашел.

Дочь стояла спиной к двери и, подпрыгивая, застегивала джинсы в облипку. Кофточка на ней тоже была в облипку. И даже не закрывала живот. Этого Егор не видел, но догадывался. Иначе теперь в деревне ни одна девка не ходила. Егор опять вздохнул и уселся на стул. Говорить не хотелось, а говорить надо было.

- Звонил?

Марина передернула плечами, и от этого жеста волосы взметнулись над ее спиной.

- Не звонил.

Как сверкнули: при этом темно-карие, цыганские, с кошачьим разрезом глаза дочери, Егор тоже не видел. В какой-то момент ему захотелось встать, стукнуть пудовым кулаком по столу, так, чтоб все эти шпильки-заколки-помады слетели на пол, плюнуть и уйти. Но дело было важнее. И Егор уперся тяжелым упрямым взглядом в Маринкину спину.

Фигура у Маринки была такая же, как у ее матери двадцать с лишком лет назад. Вот только штанов в облипку деревенские девки тогда еще носить не додумались. А какая фигура была бы у его Александры теперь, Егор не знал, потому что померла Александра вторыми родами пятнадцать лет назад. И мальчонку не спасли в районной больнице. А дочь Маринку он в одиночку растил. Да вроде не дорастил еще. Девка дорощенной считается, когда ее замуж выдадут. Егор опять вздохнул.

Марина зыркнула через плечо. Потом развернулась к отцу и еще раз сказала, как отрезала:

- Не звонил.

Так и есть. Пупок голый. Точно замуж пора. В деревне, если девке за двадцать, считай, уже старая дева. А Маринке этой зимой двадцать три стукнуло. Перестарок по здешним понятиям.

Стало быть, не звонил. Егор положил тяжелые ладони на колени.

- Может, он сбавит цену на приданое?

Егор сидел, опустив седеющую кудрявую голову, и внимательно разглядывал свои руки. Не хотел видеть выражение дочерних глаз.

Но Маринка на отца уже не смотрела. Накладывала перед настенным зеркалом макияж.

- Может, и сбавит.

В голосе ее теперь звучало деланное безразличие.

Егор упрямо мотнул головой:

- Тогда звони сама. Вот повезем овощи на рынок, заедем к нему.

Марина с досадой бросила тушь на стол, достала из сумки мобильник и нажала нужную кнопку. Егор поднялся, взял из рук дочери телефон, отменил вызов:

- С работы позвонишь. Нечего тратить свои деньги.

И, тяжело ступая, вышел из комнаты.

Старухе с утра явно нездоровилось. Люба собиралась на работу и одним глазом косилась на бабку Серафиму. Будет нездоровиться, когда тебе под девяносто. Серафима сидела, нахохлившись, в кресле-каталке и, несмотря на жару, куталась в свой неразлучный пуховый платок. В хорошие дни Серафима, шутя, называла этот платок "мой любовничек". И еще добавляла многозначительно: "Это что ж, другим можно, а мне нельзя, что ли?"

Люба натягивала тесные джинсы. Надевала легкую открытую кофточку. Укладывала перед зеркалом непослушные после завивки светлые волосы. Припудривала веснушки на вздернутом носике и щеках. Все это время бабка одобрительно поглядывала на Любины стати, жевала беззубым ртом и ждала, когда начнется обычный инструктаж.

Вообще-то бабка Серафима была Любе не бабкой, а прабабкой. Любина же собственно бабка, дочь Серафимы, жила на другом конце деревни со своей дочерью - Любиной матерью, и своей внучкой - Любиной старшей сестрой. И нянчила троих Любиных малолетних племянников, Серафиминых праправнуков. А Серафима "досталась" одинокой Любе. И теперь тоже стала вроде как маленький ребенок.

Когда Серафима думала о своих многочисленных потомках, ей приходила на ум давно еще читанная глава из Книги Бытия, та, где Сиф родил Еноса. Но не всегда приходила, а только если не болела голова и память была на месте. А сегодня голова как раз болела. По телевизору еще утром передавали про магнитную бурю. Раньше Серафима в эти невидимые бури не верила. Но когда стала неходячей и уже не могла делать по дому никакую, даже самую легкую работу, а могла только сидеть и смотреть телевизор, то поверила. Вот и сегодня все сходилось: днем - обещанная буря, к вечеру - головная боль.

Люба налила в термос горячий чай, поставила на стол рядом с Серафимой. Достала из холодильника банку с творогом, отложила в тарелку, накрыла тарелку крышкой от кастрюли и тоже поставила на стол.

Серафиме все и так было предельно ясно. Однако без инструкций Любка не уйдет, Серафима это хорошо знала. А теперь самое время для инструкций. Серафима сидела в кресле и снизу вверх выжидательно поглядывала на правнучку.

- На ужин творог. Чай в термосе. Когда будешь смотреть новости по телевизору, то нажми вот на эту кнопку.

И Люба положила перед бабкой пульт.

Серафима ехидно прищурилась:

- Я пока еще из ума не выжила. Знаю, что надо нажать на "слип".

Она взяла пульт плохо гнущимися пальцами и вытянула обе руки в сторону телевизора.

Люба засмеялась:

- Бабуля, не надо руки вытягивать. Он и так включится.

- А вот и надо. Мне вчера докторша твоя, Лариса Петровна, что велела? Двигаться. Вот я и двигаюсь. Так что ты, Любка, меня не учи. Ты иди, а я новости буду смотреть. Новости теперь интересные: и про убийства, и про пожары, и про наводнения. На новостях я никогда не засыпаю…

Но телевизор Серафима так и не включила. Опустила руки, пожевала беззубым ртом и сказала:

- Я давно с тобой поговорить хочу.

- Поговори.

Судя по интонации, с которой Люба произнесла это, о предмете разговора она догадывалась. И ничего хорошего от этого разговора не ждала.

- Пусть он больше не приезжает, - попросила Серафима и с сочувствием посмотрела на Любу на всю ее высокую тонкую фигурку.

В телевизоре во время этих, как их там, дефиле девки-то ничуть не лучше ее Любаньки ходят. А некоторые и вовсе в подметки ей не годятся. Серафима так увлеклась своими мыслями, что не расслышала, как Люба тихо ответила на ее просьбу:

- Пусть…

Люба бросила собирать сумку, отвернулась и стала смотреть в окно. Там ничего нового не было. А был только солнечный вечер субботнего дня, их палисадник с отцветшей сиренью, давно не крашенный забор, а за ним дорога, по которой, пыля, проехал грузовик. А потом еще один.

Серафима вспомнила, о чем начала говорить, прежде чем отвлеклась на Любину красоту. Вспомнила и даже по столу сухоньким кулачком ударила в сердцах.

- У него ни стыда, ни совести.

- И что ты предлагаешь?

Люба отошла от окна. Глаза у нее блестели, а курносое прелестное лицо порозовело так, что веснушки стали еще виднее. Но ничего этого Серафима не заметила. Или сделала вид, что не заметила, потому что на Любкин бесполезный вопрос рассердилась: