Профиль
Гроссман Василий
Василий Семенович Гроссман
На завтрак в воскресенье мама дала витаминного салата из сырой капусты, побрызганного лимонным соком, ломтик ветчины, чаю с молоком, две конфеты мармеладку и театральную.После завтрака папа, как обычно, сказал:- Машка, поставь-ка нам скрипичную сонату.- Чью, папочка?И папа протяжно, в нос ответил:- Как ни странно, в этом случае Ойстрах мне приятней Крейслера, а Оборин Рахманинова.И Маша поставила на проигрыватель восьмую скрипичную сонату Бетховена в исполнении Оборина и Ойстраха.Ей, как и папе, казалось, что Ойстрах и Оборин играют мягче, не так резко, как Рахманинов и Крейслер. Но девятилетняя Маша не только с папиных и маминых слов понимала, кто такие Рахманинов и Крейслер.Вертелся диск проигрывателя, и из его медленного, округлого движения рождался мир, в котором не было ничего плавного, округлого.Маша слушала музыку, морщила нос и хмурила белые брови, потому что папа и мама смотрели на нее, и ее это сердило.- Какое наслаждение, - сказала мама о музыке.- Да, да, - сказал папа, - радость, счастье.Папа обычно говорил горячо, а мама спокойно и почти никогда не соглашалась с папой. А когда спустя день или неделю мама учительски высказывала папины мысли, он протяжно произносил своим милым, гортанным голосом:- Ах, Любочка, как верно ты это сказала.Мама раньше преподавала в институте и теперь постоянно поправляла произношение у Маши. И Маша старательно повторяла за мамой слова, как они должны звучать по-правильному: не красивей, а красивее.Маша после переезда в новый дом в школу не ходила, так как у нее держалась от желез температура и доктор советовал некоторое время не учиться. Она проводила все время со взрослыми, и папа и мама не предполагали, что курносенькая, беловолосая и сердитая Маша замечает многие тонкости их отношений.Вот папа заговорил о судьбе русской музыки и о Скрябине, потом папа говорил о Модильяни, а мама возражала ему, а на следующий день мама сказала тете Зине: "Все же нельзя говорить о музыке двадцатого века, тотчас не назвав имя Скрябина", - и это были папины слова, над которыми мама смеялась, а спустя несколько дней она сказала тете Зине, указав на картину над роялем: "Ах, Модильяни, Модильяни, сводит он меня с ума".Самой большой и приятной комнатой был папин кабинет, но и в просторном папином кабинете было тесно от множества книг и картин; да и рояль занимал много места.Как-то Маша забыла на папином диване свою тряпичную дочку, Мотю, и слышала папины слова:- Любочка, эвакуируй, пожалуйста, это страшилище.Впервые Маша обиделась на папу - он ведь был очень добрый.И в этот воскресный день они слушали любимую папой скрипичную сонату Бетховена, и папа сказал:- Какая для меня радость слушать эту музыку!Машу не удивляло, почему радуется папа, музыка была прекрасна.Потом папа предложил маме и Маше сделать прогулку.Они жили в девятиэтажном доме на окраине Москвы. Дом был оборудован хорошо, с лифтами и мусоропроводами, с кондиционированным воздухом, ванны были устроены в виде бассейна, выложены бледно-голубой плиткой.Во всех девяти этажах жили деятели науки и искусства, машин у жильцов было много, они не помещались на асфальтовой площадке перед домом. И машины были такие же важные, как жильцы: все "Волги", "Волги", а у некоторых даже "Чайки", а у одного физика американский "бьюик".На плане, который видел папа, вокруг их дома стоял новый квартал с огромными магазинами, парками, фонтанами.