Кровь тигра 2 стр.

Отчего двум старикам не перекинуться словечком?

— Твой что, привычки заходить здороваться не имеет?

— Обычно-то заходит, — ответил Олсен. — Видать, стряслось что-то.

— Гм, парни его не слишком жалуют. Потому что… трусоват, — вздохнул Паттерсон и добавил, помолчав немного: — Отправил бы ты его на Восток. В тех краях трусость не в диковинку.

— Разве ж я не отправлял?

— Не едет?

— Ни за что. Страдает, а ни в какую. Упрямый он, непокорный.

— Таким воспитал, Олсен, а?

— Да чепуха! Воспитал я его, как надо. Он не хуже любого в наших краях. Хотел бы я знать, кто из наших парней в девять лет сумел бы снять птицу с дерева со ста шагов? Ведь палец едва до курка доставал. Кто научил? Олсен Джеф. А в шестнадцать лет Робин орудовал своей левой не хуже, чем ты правой лет двадцать назад! А в семнадцать он поймал и объездил дикого мустанга, Силвер-Кинга, помнишь?

— Помню, помню. Дикий из диких был.

— А в седле Робин держался не хуже меня. Как-то раз мы с ним двое суток гнали лошадей через горы, привал делали, может, раз или два, но парнишка выдюжил до конца.

— И все-таки, Олсен…

— Трусливый, — вздохнул тот.

Шериф не спеша набивал трубку.

— Болтают, будто он за Эми ухлестывает?

— Слышал.

— По-моему, он ей нужен, как прошлогодний снег. И этот Коннор к нему без конца привязывается в салуне.

— Дождется он! — Олсен хватил кулачищем по столу так, что загремела посуда. — Дождется, что я возьму револьвер да сам в салун приду. Пусть те герои-говоруны покажут, на что способны!

— Не кипятись, Олсен. Был бы Робин не трус, сидел бы вместе с ними. Ты ведь и сам таких терпеть не мог лет сорок тому, а?

Шериф поднялся.

— Пора мне. Завтра прибывает губернатор. Пойду выловлю в округе пару-другую бродяг. А то они уж и поворовывать начали.

— Успехов, Патт. И спокойной ночи.

— Тебе того же, Олсен.

Олсен проводил шерифа, вернулся в дом и по деревянной лестнице поднялся в комнату Робина.

ВОДА ПРЕВРАЩАЕТСЯ В КРОВЬ

1

Робин плашмя лежал на постели. Он слышал, как отворилась дверь, но не пошевелился.

— Роб, — тихо произнес старый фермер, — у меня сидел шериф. Ему было неприятно, что ты не зашел.

Молодой человек сел на постели. На лице его отражалась сильная душевная боль.

— Не обижайся, Олсен, не хотелось никого видеть.

Олсен Джеф глядел на своего воспитанника. Характерное лицо настоящего мужчины: орлиный нос, густые непокорные пряди, большие черные глаза, четко очерченный энергичный рот. Будь у Робина какое-нибудь бледное, туповатое лицо, так и не беда бы, что трус. А тут и лицом, как говорится, вышел, и фигура на загляденье — плечистый, подтянутый, разве что длинноват слегка.

— Что произошло, Роб?

Горло парня перехватывали спазмы, но он заставил себя выговорить:

— Побили.

— Почему? Ты дал себя обидеть?

— Я трус! — Робин вскочил и заходил по комнате. — Я болен, Олсен! Видно, тут уже не просто трусость. Когда меня обижают или кто-нибудь хочет ударить, знаешь, прямо руки отнимаются.

Олсен задумался. Потом поднялся и двинулся вниз по лестнице.

— Иди за мной! — мрачно произнес он.

В комнате, откуда недавно ушел Паттерсон, Олсен сел за стол и зажег лампу.

— Сядь, Робин.

— Что ты хочешь?

— Хочу рассказать тебе всю правду. Может, лучше бы и не рассказывать, но так дальше нельзя. Нет больше сил.

Олсен выдвинул один из ящиков письменного стола, порылся в нем и вытащил большие старомодные серебряные часы с крышкой. Крышка щелкнула.

— Вот твоя мать, Робин.

С фотографии, изящно вставленной в крышку, глядела красивая молодая женщина с печальными глазами. На руках она держала ребенка. Робин вглядывался в фотографию со странным ощущением.

— Ребенок — ты, — подтвердил Олсен. — Тебе тут два года.

— А отец? — голос Робина задрожал от волнения, в горле пересохло. — Кто мой отец?

Старик, ни слова не говоря, подошел к окну, поглядел на тихие ночные поля.