Мандариновый лес

Мария МетлицкаяМандариновый лес

Мария Метлицкаяталантливый рассказчик и внимательный, тонко чувствующий человек. Женские судьбы, о которых она рассказывает, на первый взгляд, самые обычные. К ее героиням не приезжает принц на белом коне, им не делает предложение красавец миллионер, и она не становятся победительницами конкурса красоты. Это такие же люди, как мы с вами, и они сталкиваются с теми же трудностями, проблемами, что и мы. И в этомодин из секретов успеха Марии Метлицкой. Прочитать ее книгувсе равно что поговорить с лучшей подругой, которая может утешить, дать совет и поддержать, когда это необходимо.

* * *

Все события, описанные в этой книге, вымышлены, любые совпадения случайны.

* * *

Мандариновый лес

Наташа была уверенасчастливее времени не было. Нет, не такконечно же, было! Было, когда появился Сашенька. Но тогда, в те далекие годы, она была оглушительно, ошеломительно счастлива. Без всяких там оговорок и ожиданий.

 А что мы с тобой ели слаще морковки?  сердилась подруга Людка.

 Дура ты,  отвечала Наташа.  При чем тут морковка? Любовь была, понимаешь? Лю-бовь!

Людка ехидно уточняла:

 У кого? У тебя?

 У меня,  подтверждала Наташа.  И знаешь, иногда этого бывает достаточно.

 Для идиотов,  хихикала Людка.

Наташа не отвечала.

Кто может отнять у нее это? Кто вообще может отнять воспоминания? Тем паче, что воспоминания подтверждались напоминаниемежедневным и ежечасным, самым счастливым и самым тревожным. И напоминание этолюбимый сыночек Сашенька.

В худучилище ее затащила все та же Людка, подруга детства, которая уже год работала там натурщицей. Людка была верной, если чтов огонь и в воду, но при этом ужасно вредной. Характердерьмо. Вся в свою мать тетю Раюох, не дай бог попасть ей на язык! Но приходилось мириться, что делать. У всех есть недостатки.

Людка уговаривала долго: работа натурщицы  фигня, сидишь, в ус не дуешь, сплошные перекуры, делать вообще ничего не надо.

 Ваабще!Подруга делала большие глаза.  Сиди себе и позевывай.

 Ага, голой!  хмыкала Наташа.  Нет, никогда.

 Не голой, а обнаженной,  смеялась Людка.  Дура ты бестолковая. Ой, прям все так и мечтают поглазеть на красавицу Репкину. На прелести твои смотреть никому неохота. Хочешьвообще не раздевайся, будут писать портрет. Или бюст. А хочешьсиськи прикрой. Про трусы я вообще не говорютрусы с тебя и так никто не стянет!  И с ехидным смешком добавляла:  Без твоего, конечно, согласия!

Наташа работала в универмаге младшим продавцом в галантерейном отделе. Деньги копеечные, весь день на ногах, покупатели нервные, в очередях сплошные скандалы и драки. В общем, ад и ужас. Да к тому же противная заведующая, злая, как собака на привязи, чуть чтосразу выговор.

К дефицитному товару Наташа допущена не былаеще чего! «Привилегии надо заслужить»,  говорила заведующая. Тоже мне привилегиипольская пудра или югославская тушь для ресниц. Но было обидно, что говорить. Видела, как другие обделывают делишкиберут пачками, а потом продают на сторону. И, конечно, с наваром. Правда, вряд ли она бы так смогла.

Последней каплей были немецкие колготы «Дедерон».

 Три пары?  возмутилась заведующая.  Ну ты и нахалка!

Да, трисебе, Людке и сестре Таньке. В подарок на Новый год. Но нет, не далаперебьешься! От обиды Наташа расплакалась и, наревевшись в подсобке, отнесла заявление в отдел кадров.

Оставаться в торговле не хотелось. «Не мое»,  говорила она. А куда податься? Образование восемь классов, талантов ноль. Ни денег, ни полезных знакомствничего.

Учиться тоже не хотелось. Если честно, вообще ничего не хотелось. А вот замуж хотелось, и детей тоже. Квартиру свою, чтобы чистоту наводить, украшать, цветочки там на подоконнике, герань и фиалки, чтобы гладить мужу рубашки, варить борщи и печь пироги. Скудные мечты, но что поделатьтакая она получилась.

Сестра Танька работала на заводе. Пахала как лошадь, приходила домой и сразу заваливалась в кровать. Поспит пару часов, а после поест, иначе кусок в горло не лезет, такая вот жизнь.

Родителей не стало, когда Наташе было пятнадцать. Ушли одновременно, «почти хором», как говорила Людка. Мучили друг друга, ругались без остановок, а друг без друга не смогли.

Похоронили маму, запил отец. Горько запил, страшно. И через полгода инфаркт. Выхаживали, но через полтора года и его проводили. Перед смертью все плакал, просил:

 Девки, вы меня рядом с мамкой похороните. Лягу рядом и буду прощения просить. Может, простит.

Остались Наташа с Танькой вдвоем. Ну и Людка, конечно. Почти все время Людка торчала у нихдома несладко. Пили и папаша, и старший брат, оба буйные. Как нажрутсяскандал и драки.

Мать, тетя Рая, тоже с характером. Орет так, что кровь в жилах стынет. «Собачья жизнь,  говорила Людка.  Но у меня будет все по-другому».

Наташа в это не верилаоткуда по-другому, с чего бы? Мало кто выбирался из их Вороньей слободки, по пальцам пересчитать. Как говорили, где родился там и сгодился. Хотя в слободке родилось поколение Таньки и Наташи, а родители были приезжими, лимитчиками. И называли их коротколимитой. Жили все почти одинаково: женились на своих, играли пьяные свадьбы, на столах обветривался винегрет и подсыхала толсто нарезанная колбаса, клялись в вечной любви, при слове «горько» считали до десяти, били на счастье дешевые мутноватые бокалы. Счастливая невеста рдела под тюлевой фатой, а уже через год повторяли судьбы родителей и соседейскандалы, побои, разбитые скулы, затекшие веки, милиция.

В общем, зря били бокалыкакое там счастье.

Вот Танька, сестра, вполне симпатичная. Точнеебыла симпатичной. Синеглазая, белокожая, волосы нежные, тонкие, льняные. Раньше была веселушкойсмешливая, анекдоты рассказывала, пела хорошо, частушки как заведет, так все вповалку.

И что? А ничего. Ушло все, как не было. В двадцать пять от веселой и симпатичной Таньки ничего не осталось, просто другой человек. В глазах усталость и сплошная тоска. Как говорится, была Танька, да вся вышла.

Завод построили после войны, в сорок девятом, на самой окраине города. Вокруг тогда были деревни. И поселок, слободка, начал застраиваться вокруг заводажилье для рабочих. Отдельный город, даже не верилось, что в получасе Москва.

В пятидесятых за жилыми бараками понастроили курятников и сараюшек для скота. Нет, коров не держали, а поросят запросто. Сажали и огородики, в основном картошку. Заводские гордо называли себя москвичами, но в душе оставались деревенским людом, тоскующим по земле и хозяйству. Танька рассказывала, как дурниной орал соседский петухбудильник не нужен.

В их рабочем районе, построенном вокруг завода и прозванном Вороньей слободкой, все женщины после свадьбы на следующий же день расставались с молодостью и радостями. Впрочем, и до замужества радостей было немного.

Мужики тяжело работали и много пили, женщины тоже работали, рожали детей, стирали в корытах, и топили печки, и без конца бились с пьющими мужьями.

Мало кто выбирался в другую жизнь, мало кому удавалось.

Наташа про себя зналаона бесхарактерная, в маму. Да и отец был слабоват. Неплохой человек, когда трезвый. Но как выпьетбеда. И Танька, сестра, сразу со всем смирилась и фыркала: «Все так живут, чем мы-то лучше?» Одна Людка была уверена, что выберется: «Ни за что здесь не останусьруки на себя наложу, а не останусь!»

В шестидесятых бараки сломали и быстро настроили типовые пятиэтажки. Квартиры в них были плохонькие, но зато отдельные. Успели получить двухкомнатную до смерти мамыправда, пожила она в ней совсем немного, но порадоваться успела. В одной комнате родители, в другой Танька с Наташей.

А после смерти родителей стали и вовсе владелицами отдельных комнат. Но вскоре Танька вышла замуж и привела в дом своего Валерика.

Трезвый Валерик был тихим и мрачным, молча приходил с работы, молча съедал обед и заваливался спать. А по выходным и праздникам «уходил в загул», выпивал. Драчливым не был, но делался таким разговорчивым, что остановить его не было сил. Наташа жалела бедную Таньку и сменяла ее: «Давай, Валер,  вздыхала она,  пришли свежие уши». А измученная сестра уходила поспать.