Профиль
Потерянному поколению советских юношей
и девушек (1968-1973 г.р.) посвящается
Предисловие
Может ли кто-нибудь точно назвать минуту, день, год, когда окончилась его юность? Может быть в тот момент, когда свежие булочки перестали пахнуть радостью, а стали просто ванильными, или когда ты понял, почему «Пижамные люди» вместо того, чтобы хулиганить, на гастролях играют в шахматы, читают книжки, знакомятся с достопримечательностями?
А может тогда, когда после произнесения торжественных слов присяги: «…быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров…», ты вдруг осознаешь, что буквосочетание «КВН» в армии означает «Кому Вы Нужны»?..
Юность оканчивается нахлынувшей вдруг пустотой и разочарованием в тех, кого считал близкими людьми, и пониманием того, что и сам оказался не очень-то хорошим другом…
Аромат юности уносится вместе с молочным запахом девичьих губ и чего-то запретного, ускользающего, источаемого нежной загорелой кожей. Когда стрелки, замершие на всех часах земли, вдруг, вздрогнув, как будто проснувшись и одумавшись, начинают свой рациональный и предсказуемый ход, более не отвлекаясь на такие мелочи, как эти ароматы…
А может быть, юность героев романа «Внимание… Марш!» окончилась, когда перестала существовать их страна? Или когда самый слабый и смешной человечек, который ставил всех в тупик своими похождениями, вдруг оказался героем?
Ритка и Стася. Кирилл, Лёнч, Равиль, Женька… Кандидаты в мастера спорта страны, которой больше нет… История легкоатлетической школы московского «Динамо», становясь частью истории некогда могучей империи, под рёв беспилотного «Бурана» и грохот десятибалльной трагедии вплетается в память и судьбы главных героев романа – представителей потерянного поколения…
Светлана Заболоцкая
* * *
А стройотряды уходят дальше.
А строй гитары не терпит фальши.
И наш словесный максимализм
Проверит время, проверит жизнь.
Николай Добронравов, 1976 год
Глава 1. Презумпция наивности
С майором нашим нам повезло. Хоть и вольнонаёмный кадровый офицер, но по натуре такой же вольнолюбивый, как и все спортсмены – неважно, бывшие или настоящие. Первым барским его жестом было отправить нас обратно по домам к маменькам, после того, как вытащил нас из утробы Городского сборного пункта на Угрешской улице. Ибо пилить с нами, новобранцами, своим ходом в часть ему было скучно. А может, майор был суеверен? Так или иначе, забривание в армию с пятницы, тринадцатого мая, откладывалось на сутки.
Тряслись в двадцатом трамвае до «Пролетарской» (ведь ни «Кожуховской», ни, тем более, «Дубровки» тогда ещё и в помине не было)1. Майор, формально распустив нас ещё на остановке, уселся в голове вагона и всю дорогу игнорировал наше присутствие, в то время как мы, четверо молодых оболтусов, оживлённо перебалтывались, болтаясь без дела на задней площадке.
Вернувшись, как ни в чём не бывало, домой, словно из какой-нибудь штатной командировки в ближайшее Подмосковье, я для начала навернул бабулиного борща. Ломоть ароматного круглого «Московского» оттенил своими вкусными корочками раскрасневшуюся от свёклы капусту и разваренную картошку. Бабуля придвинула чашку с компотом, присела на табурет, и теперь подробно рассматривает, как я ем. Дождалась момента, когда я вытер рот рукавом, и принялась расспрашивать меня про армию.
– Армия, это такое дело… – попытался рассказать я, прищёлкивая языком, который всё ещё боролся с налипшими на зубы остатками урюка из компота. – Это такое дело… Ну, в общем, спрятались мы на угрешке в спортзал, как майор нам велел. Чтобы отсидеться, кто бы нас ни вызывал. А он нас типа сам найдёт, когда приедет… Ну, и там на матах заснули… Майор, как выяснилось, четыре часа нас искал, нигде найти не мог. Мы ведь к девяти утра из военкоматов подъехали, а майор, оказывается, уже в начале десятого там был. Ну, пожурил нас, конечно. Вот, домой отпустил…
– И что ж теперь-то? – недоумённо полюбопытствовала бабуля.
– Теперь – завтра утром. Станция метро «Ленино»2. В центре зала.
– Поди ж ты…
Я чмокнул бабулю в щёку, поблагодарил за вкусный обед и поплёлся в комнату собираться на тренировку. Раздался телефонный звонок. В трубке – Машка.
– Ты дома?
– Дома.
– Почему? Тебя комиссовали? – стебётся Машка.
– Пока ещё нет, – оправдываюсь я. – Просто отпустили на побывку. А ты откуда знаешь?
– Мамка тебя видела. Ты вверх по эскалатору на «Рижской», она – вниз. Звонит, вся такая, с работы: боец твой, говорит, на квартиру вернулся, напрасно ты его вчера столь задушевно проводила. Ржала мне в трубку.
– Тут она права, – солидаризируюсь с её мамашей. – Действительно, напрасно. Что сподвигло тебя на подвиг… чёрт, коряво выразился… э-э-э, лишиться, так сказать, презумпции невинности?
– Козёл! – обиделась Машка.
– Уж не собираешься ли ты ждать молодого бойца два года?
Машка промолчала.
– Я на тренировку собираюсь.
– Вечером зайду? – кротко постулировала Машка. Знак вопроса можно смело опустить.
– Заходи, – со вздохом, не лишённым вымученного артистизма, сдался я.
Троллейбус запнулся на стрелке, клацнул релейной группой, докатился до остановки и расхлопнул широкие среднюю и заднюю двери. Я убедительно заглянул в глаза водительше, сидящей в метре от меня за стеклом с трафаретными надписями. Та нехотя щёлкнула тумблером и распахнула третью, то есть узенькую переднюю дверь. Я кивнул и выпрыгнул с площадки аккурат к почерневшей бронзовой памятной табличке художника Грабаря Игоря Эммануиловича3, прилаженной к некогда белой стене мосховского дома4. Городской транспорт отвалил, освобождая проезжую часть для перехода. Я перебрался на сторону Петровского парка, проскочив перед недовольным голубым москвичонком. Фыркнув сизым дымком, москвичонок пылит дальше, я же миную ворота и шагаю аллеей.
На ступеньках столкнулся с Ленкой. Та поправляла прическу – только выскочила из манежа, и было видно, что не хватило запаса времени прихорашиваться. Кожаная куртчонка была распахнута. Белую футболку как всегда у Ленки натягивали её особенные крупные сосцы.
– Опа! – удивилась Ленка. – Тебя вроде ж забрали?
– Не дождётесь, – врезал ей фразой из анекдота про старого еврея.
– Смотри, а то патруль сцапает.
– Завтра сам сдамся, – парирую в ответ.
– А что ты сегодня после тренировки делаешь? – прикусив верхнюю губу, с особым своим фирменным прищуром мониторит Ленка.
– Наслаждаюсь послепоследним вечером на воле, – признался я.
– Как это?
– Последний был вчера, – пояснил я и вспомнил, как ласкал Машку.
– А-а…
Она там что-то себе думает, оценивающе рассматривает меня. А я улыбаюсь во всю ширь лица и подбадриваю её движениями век. Наконец Ленка открывает рот, чтобы сформулировать свою идею. Но мне уже смешно. Я хлопаю её по плечу и спрашиваю:
– Ленка, а Ленк! О чём это твоё фамилие такое – Москова? Вроде буква лишняя, а? Нет?
– Дурак, – фыркнула Ленка и брызнула по ступенькам вниз, к метро. Кроссы её белые только и засверкали…
Динамовский манеж гудел, словно шмелиный рой, деловито сновавший беговыми дорожками и секторами для разного рода прыжков и метаний. Щелкали обрушиваемые барьеры, звенел отбрасываемый шест, ухали и пружинили ядра. Плюхались в маты тела спортсменов. Пели тренерские свистки. Под сводами манежа громоздились наставнические окрики, откровения метателей, выдыхающих в голос, и воркование голубей. В огромные (в пол) окна врывалось молодое майское солнце. Розовый тартан5 млел ему навстречу, грелся и вкусно пах родной спортивной резиной. В столбах света вилась вековая пыль. Бегуны резвились на дорожке. Пахли свежим рабочим по́том. В секторе для метания ядра пахло свежевыпущенными газами. Это Серёга Рубцов шёл на неофициальный рекорд СДЮШОР6 «Динамо».