Профиль
— Вот там вход и задвижка, — метнулся луч фонарика.
В подвале стоял крепко пахнущий аммиаком и гнилой капустой туман, похожий на тот, что раньше всегда стоял в общественных туалетах по зиме. И скользко было почти так же. Только не гладкая плитка под ногами, а глина, неровно выбранная при строительстве экскаватором.
— Задвижка, вроде, открыта…
— А кто ее закрывал бы? Подвал же под замком.
— Чего же тогда холодно в школе?
— Дык, циркуляции нет. Давит, понимаешь, и снизу, и сверху. Одинаково давит. Надо, чтобы в обратке давление ниже было.
— …И как это сделать?
— А вот так, например, — резиновые сапоги выше колена шлепают по воде, и через минуту раздается журчание воды. — Вот так. Открываем слегка кран, вода уходит, начинается циркуляция.
— Уходит — в подвал? Вот прямо сюда?
— А что ему сделается? Вон, — луч фонарика снова чиркает по стенам. — Вон, какой уровень тут был раньше-то.
— Вот это — уровень воды? Как же тут все не завалилось?
— А, хрен его знает. Стоит вот… Пошли дальше, там второй кран, с того конца.
— А как тут…
— По краешку, по краешку можно, а то зачерпнешь тут… Говнища разного…
Наверху слышен рев спускаемого бачка, из продырявленных чугунных труб во все стороны бьют фонтаны.
— Во! Но это только когда гидравлический удар. А так-то не течет, нет.
Сапоги опять шлепают куда-то в угол, раздается шипение, а потом журчание воды.
— А тут еще и воздух… Придется опять по верхнему этажу пройти, поспускать воздух. А то не пройдет горячая-то…
— А тут что еще за дверь? Куда?
— А это вон, в тот колодец выход, в воздухозабор для бомбоубежища.
— Это что, у нас тут еще и бомбоубежище? Да пусть лучше сразу под бомбу, чем в таком сидеть…
— Ничо-о-о… Жить захочешь, не то, что сидеть — нырнешь с головкой!
— Ладно, краны пооткрывали, обратку спустили… Пошли наверх, проверить теперь надо батареи…
— И толчки, толчки проверить надо! Я тебе не показывал, чего они только в толчки не суют? Пошли, покажу…
— Н-да… Ну, пошли…
Рабочий день директора школы был в самом разгаре…
Адаптация
— А вы, собственно, ничего, быстро адаптировались.
Завуч, пожилая и опытная, не скрывающая обильную седину во взбитых волосах, с любопытством смотрела на директора школы.
— Вы знаете, предыдущий-то наш директор долго еще говорил об учителях: вон та тетка, как ее… Или эта тетка, ну, которая…
— Да я тоже почти так. Из отпуска вышел, и не помню — кого и как зовут. То есть, представляю, что вот та… Как он говорил, тётка, да? Та тётка — математику ведет, а эта вот тётка — мой завуч, — рассмеялся директор.
— Ну, а что, — кокетливо поправила та прическу. — Тётка и есть. Не дядька же. И все же, не принимайте за лесть — быстро вы. Девочкам нравится, что вы всех по имени-отчеству знаете.
Директор покивал головой, восхищаясь молча собственной предусмотрительностью. Как ученики записывают в дневник в начале каждого учебного года всех своих учителей с именами и отчествами, так и он в свою рабочую тетрадь вклеил копию тарификации. Не всю, а вырезку, где основные данные. Еще и номера кабинетов проставил. А классы и предметы в тарификации были расписаны.
Перед тем, как выйти из кабинета, продумывал свой маршрут по коридорам школы и специально заглядывал поначалу, пока всех не выучил, в эту тетрадку. Тогда можно было зайти в кабинет английского языка, поздороваться с улыбкой, назвать по имени и отчеству. Спросить, не надо ли чего. Потом — в историю или в литературу. Показать: директор здесь. Директор всех знает. А раз всех, то и всё знает. Психология, так ее.
Анкеты
— А может, не надо было все-таки это вывешивать? — осторожно спросила завуч, прислушиваясь к шуму и выкрикам из учительской.
— Еще как надо! А то, ишь, все у нас королевы самые настоящие! Никого не замечают, молодежь гнобят… Пусть почитают. Пусть…, — директор школы тоже прислушивался, но с довольной улыбкой.
— Что? — встрепенулась она. — Жаловались, что ли?
— Молодые-то? Не жаловались. Но у меня глаза есть. А жаловаться ко мне только эти ходят… Королевы…
— Вони бу-у-удет…
— А ничего. Пусть пошумят, пусть поговняются. Вон, на педсовете еще оглашу, вслух, с объяснениями, чтобы всем ясно стало.
В марте еще директор разработал анкетку-опросник для старших классов. Ничего заумного, ничего непонятного. Если уж вопрос о работе учителя, то так, чтобы учителя не задеть. То есть, вопрос больше касался предмета. Например, насколько понятна физика или математика, насколько понятна история или литература. Интересно ли на уроках? Насколько интересно? Кто из учителей наиболее авторитетен в этом классе? А кто — более любим? Или это один и тот же учитель? Чьи уроки запоминаются, на чьи идешь с удовольствием? Кто из учителей дает больше для предстоящих экзаменов — выпускных и вступительных? Ну, и еще, еще, еще. Но все — о хорошем и лучшем. Ни слова о плохом. Анонимные, совершенно анонимные анкеты, где нужно было только ставить галочки, да подчеркивать ответы.
Раздал анкеты директор через свой «актив»: завучи, старшие пионервожатые. И тут же собрал. Давал пачку на перемене, десять минут — и она возвращалась. Отказавшихся заполнить анкету практически не было. Правда, в некоторых классах старались все пометки на них делать одной и той же шариковой ручкой — «на всякий случай». Ну, и еще при сдаче этой пачки учителям школьники ее тщательно перемешивали, чтобы не мог никто узнать, где и чьи ответы.
Еще неделю директор по вечерам дома разбирал бумажку к бумажке, с помощью компьютера и составленных им таблиц обрабатывал результаты. В школе уже и забыли, что какое-то анкетирование было… И тут он принес целую брошюру — листов пятнадцать машинописного текста — и повесил на гвоздь в учительской возле расписания.
Ох, что началось уже на первой же перемене!
— Та-а-ак… Это как понимать? Это вот, выходит, эта, пигалица — лучшая? И кто там еще? Ага! Они все в любимчиках хотят быть…
— Да-да, это просто безобразие: чуть поругаешь их, и сразу ты — нелюбимый учитель…
— И зачем это вообще? Кто такое придумал? Опять из Гороно фигню спустили, что ли?
— В демократию играет наш директор… А нам тут еще работать и работать!
А директор сидел рядом, через стенку, и с интересом прислушивался.
«Зашевелились, заинтересовались! Может, и задумаются?»
В конце недели — педсовет. И уже в самом конце его, в разделе «Разное», снова взял слово директор и встал с этими листками в руках, коротенько рассказал, какие были вопросы, каких ответов ждали, и что получилось. А потом предложил задавать вопросы. И тут пошло…
— Зачем вы это делали вообще?
— А разве вам не интересно, как к вам относятся ваши ученики?
— Главное, как я к ним отношусь!
— Ну, почему же… Вот, кстати, у вас очень неплохой рейтинг. Не первое место, но все же в первой пятерке. А нас ведь, учителей, семьдесят человек. Дети понимают, что вы стараетесь работать. Правда, среди любимых вас нет…
— Мы не обязаны всем нравиться! Мы должны их учить, а они — учиться!
Поднялась другая, постарше:
— Скажите, а разве это этично? Ведь дети практически ставили нам оценки…
— А когда мы им ставим — это этично? Какая странная жизнь. Вам оценки ставить можно. Им — нельзя. А то, что они все равно оценки ставят — вы как будто и не знали? Только устно и грубо. Эта — дура. Эта — курица. Эта — крыса. Вы помните надписи на столах? Это были ваши оценки!
— Но это же… Это же неправильно!
— Почему? Я дал возможность вам выяснить, что думают старшеклассники о нас. Кстати, вы у них «в авторитете».
— Ой, да бросьте…, — раскраснелась она. — Все равно не самая лучшая. Все равно лучшие — те, кто меньше требуют…
— Да? Может, сравним, кто больше ставит двоек? Вот вас и меня — сравним?
— Ну, вы — другое дело… Вы — директор. Они вас и поставили на первые места.