Профиль
Аннотация: Повесть «Январские ночи» рассказывает о соратнице В.И.Ленина, знаменитой революционерке Розалии Самойловне Землячке.
---------------------------------------------
Лев Сергеевич Овалов
ПОНЕДЕЛЬНИК, 21 ЯНВАРЯ 1924 г.
Поздно. Может быть, и не так поздно, но она очень устала. Да еще к обычной усталости примешивалось чувство тоски. Ей не хотелось расставаться с Москвой. Она привыкла к этому городу, ее жизнь тесно связана с ним. Отсюда уезжала она за границу, бежала из тюрьмы и теперь вот опять покидает Москву. Но это необходимо.
Она обвела комнату глазами. Большие окна. За ними совсем темно. Иней на стеклах напоминает елочные украшения. На улице холодно. Январь в этом году жестокий. Все морозы и морозы. В комнате натоплено, а ее начинает знобить. Она вся сжалась в своем жестком кресле. Когда она впервые пришла сюда, за столом ее ждало позолоченное кресло, обитое малиновым штофом. Она приказала его вынести. «Это не для работы», — сказала она.
Кресло украшало одну из гостиных богатого купеческого особняка. Просторно жили его хозяева. Гостиные, спальни, громадная столовая… Теперь здесь разместился Замоскворецкий районный комитет РКП (б), а в столовой устроен зал для заседаний.
Купеческое Замоскворечье она больше знает по литературе. Сколько комедий Островского пересмотрела в Малом театре! Кажется, не пропустила ни одной…
Зато хорошо знает Землячка другую Москву — Москву рабочих окраин. Рогожская застава, Пресня, Шаболовка, завод Гужона, Прохоровская мануфактура, Бутырский трамвайный парк — вот где она была частым гостем, вот где ее знали, уважали и, кажется, даже любили.
А теперь приходится с ними проститься. Ей не хочется уезжать из Москвы. Но — надо. Надо. Еще в декабре она знала, что ей придется покинуть Москву. Знала, куда придется поехать. В Ростов-на-Дону. Ей сказали, что там она нужнее. Не все еще там утряслось после гражданской войны. Почти три года как кончилась война, а в донских станицах до сих пор неспокойно.
В комнате тепло, О ней заботятся. Даже когда не хватало дров, печь в этой комнате всегда была хорошо натоплена. Она сердилась, негодовала, говорила, что она не лучше других, но ее не слушались.
Тепло, а ее знобит. Неужели она простудилась? Она поежилась. Прислушалась. Тихо. Все разошлись? Не может быть. Не так еще поздно. Такая тишина наступает обычно позже, когда она задерживается здесь до глубокой ночи. Она у себя в кабинете да дежурный милиционер в вестибюле у входа…
Землячка достала часы, маленькие золотые часики, давным-давно еще подаренные ей матерью. Она носит их в нагрудном кармашке английской блузки, прицепив изнутри большой английской булавкой. Ей немного неловко перед товарищами: эти часики — роскошь, но других у нее нет.
Только девять часов. Совсем еще не поздно. Может быть, разошлись из-за мороза? В последние дни так холодно, что люди торопятся пораньше вернуться домой…
И вдруг тишину прорезал тревожный, нетерпеливый телефонный звонок.
— Товарищ Землячка у себя?
Она сразу узнала — Дзержинский! Но на этот раз голос его звучит как-то необычно.
— Это я, Феликс Эдмундович, — ответила она и пошутила: — Как это вы меня не узнали?
— Розалия Самойловна… — Голос Дзержинского прервался.
Она поняла, ему почему-то трудно говорить.
— Владимир Ильич… — Он замолчал. — Владимир Ильич скончался два часа назад в Горках… — Дзержинский овладел собой. — Час назад туда выехало Политбюро. А вы — приезжайте ко мне.
Землячка слышала каждое слово и отвечала так, как и следовало отвечать, и в то же время у нее потемнело в глазах. В комнате горит свет, и — темно. Она не знала, долго ли это длилось — мгновение, минуту, вечность… Казалось, у нее остановилось сердце.