СЕБАСТЬЯН, или Неодолимые страсти

"Себастьян, или Неодолимые страсти" (1983) - четвертая книга цикла "Авиньонский квинтет" классика английской литературы Лоренса Даррела (1912–1990). Констанс старается забыть своего египетского возлюбленного. Сам Себастьян тоже в отчаянии. Любовь к Констанс заставила его пересмотреть все жизненные ценности. Чтобы сохранить верность братству гностиков, он уезжает в Александрию…

Так же как и прославленный "Александрийский квартет" это, по определению автора, "исследование любви в современном мире".

Путешествуя со своими героями в пространстве и времени, Даррел создал поэтичные, увлекательные произведения.

Сложные, переплетающиеся сюжеты завораживают читателя, заставляя его с волнением следить за развитием действия.

Содержание:

• Глава первая - Воспоминания 1

• Глава вторая - Расследование 7

• Глава третья - Внутренние миры 13

• Глава четвертая - Условия освобождения 23

• Глава пятая - Возвращение 26

• Глава шестая - Последний путь 34

• Глава седьмая - Сюрпризы других измерений 35

• Глава восьмая - После фейерверка 37

• Глава девятая - Конец пути 39

• Глава десятая - Конец эпохи 40

• Примечания 43

Лоренс Даррел
СЕБАСТЬЯН, или Неодолимые страсти

Глава первая
Воспоминания

Принц был раздосадован. И решил немедленно вернуться в Египет вместе с Аффадом, которому весьма сурово выговорил за то, что он уступил, по его словам, "капризу" и позволил себе влюбиться в Констанс. Он говорил и говорил об этом, пока посольский лимузин вез их в женевский аэропорт. "Это совершенно неприемлемо, - произносил принц, - из-за вашего высшего предназначения и договора, который вы заключили с искателями". Имелось в виду немногочисленное братство гностиков в Александрии, к которому они оба принадлежали, глубоко веря в его принципы. Да, из-за этого Аффад действительно чувствовал себя виноватым, так как пошел на поводу у своей страсти. Перед его мысленным взором вставало лицо Констанс, словно укорявшей его за то, над чем он был не властен. "Вы не имели права влюбляться, - брюзгливо продолжал принц. - Я не позволю ее обижать". У Аффада вырвался нетерпеливый возглас. "Ничего такого, о чем вы говорите. Это называется совсем иначе. У меня не engouement . Совсем другое. И не страсть". (Они говорили по-французски и на повышенных тонах.) После долгого молчания Аффад произнес: "Ничего подобного я не испытывал в прошлом. Как будто напоролся на мель - j'ai calé . Принц, я забыл обо всем на свете. Но вы говорите так, будто сами влюблены в нее". После этих слов Аффада принц впал в ужасную ярость, так как понимал, что тот прав. Произведя носом странный громкий шум, словно обиженный индюк, он достал батистовый платок и высморкался.

Ничего не поделаешь. Коварным гоблинам любви вряд ли по вкусу питаться скудной нравственной пищей, предлагаемой современным миром. Аффад с отчаянной страстью и раскаянием размышлял о тайном пространстве, или ареале, составляющем нравственную географию мистицизма. Однажды его друг Бальтазар сказал с сожалением: "Я думал, что сам строю свою жизнь, а на самом деле оказалось, что она шла сама по себе, не спрашиваясь у меня. Мне потребовалось полвека, чтобы это понять! Вот уж удар по моему самомнению!"

- Ваше поведение старомодно, - вновь заговорил принц. - Теперь совсем другие противозачаточные средства. Когда-то женщина появлялась в жизни мужчины как нечто неповторимое, а теперь она - товар, вроде сена. Доступность же породила презрение.

- Но только не к Констанс! - возразил Аффад.

- И к Констанс тоже! - воскликнул старик.

Аффад задумался. Когда он в первый раз увидел ее, то не мог поверить собственным глазам, до того его потрясла ее уникальная красота.

- Ненавижу людей, которые ведут себя так, словно живут не в своем времени, - воинственно произнес принц, намеренно причиняя боль собеседнику.

- В общем-то, я тоже. Но в отдельно взятое мгновение какая-то часть нас живет не в нашем времени, хронологически она в предыстории, и ничего с этим не поделаешь. Поцелуи предков определенно влияют на наши чувства, поэтому мы всего лишь распространители любви, а не изобретатели. Еще меньше - вкладчики.

- Чушь! - сказал принц.

- Мне стало страшно, когда я понял, что это демоническое чувство еще не отжило свой век. Напрасно я старался не поддаться ему, еще как старался.

- Чушь! - вскричал принц и притопнул, сидя в лимузине. Он был вне себя от… не только от душевной муки, но и от ревности.

- У вас такой вид, - сказал Аффад, - будто я - священник, нарушивший обет целомудрия. Но ведь я не давал такого обета.

Однако это была неправда, и дела обстояли намного серьезней, чем Аффаду хотелось бы. Речь в самом буквальном смысле шла о жизни, смерти и жертвоприношении. Он не оправдал собственных надежд. В древние времена человеческими жертвоприношениями умиротворяли именно этого демона. Сотни невинных юношей и девушек отдавали критскому Минотавру, чтобы его умиротворить.

- В мой последний день рождения тетушка Фатима прислала телеграмму: "Смерть не имеет значения для Него, и тебе не стоит ее бояться". Разве она не права?

- Да, не права, - заявил Аффад, понимая, что им движет чувство противоречия и нет смысла продолжать дискуссию. Перед ним стояла другая, теологическая, проблема, ведь ему предстояло отчитаться в своей преданности перед, назовем ее, Звездной палатой, перед так называемым тайным комитетом, имевшим полное право испытать его честность. В отличие от принца, комитет не знал о Констанс.

- На самом деле, у Констанс, как у медика, здравое отношение к любви, и это вызывает у вас недовольство, - проговорил он, ощущая, как мысли принца концентрируются вокруг его чувства к Констанс.

Однажды она пренебрежительно отозвалась о angoisse vésperale любви, о вечернем беспокойстве, а потом вдруг обмякла, у нее выступили слезы, и она прижала ладонь ко рту, чтобы не закричать. Едва слышно она произнесла: "Mon Dieu! Quel sentiment de déréliction!"

- Ладно, пусть чушь, как вы говорите, но очень дорогая форма "чуши". Она сляжет с высокой температурой, и ее angustia перейдет во врачебный долг. А как иначе иметь дело с огромными кучами сухих листьев, с множеством невротиков, которые осаждают ее?

Некоторое время они ехали молча, и принц с хмурым видом хрустел костяшками пальцев. Храброй девочке, думал он, приходится противостоять очарованию и безрассудству вкрадчивого дьявола в человеческом облике. И это сводило его с ума, потому что и Аффада он тоже любил, как только можно любить ближайшего друга.

- Я не смею поделиться с вами моими тревогами, потому что вы слишком бурно на все реагируете. А что бы вы сказали, если б узнали, как мне хотелось, чтобы она забеременела - как хотелось посмотреть в лицо окончательной и бесповоротной катастрофе, которая навеки соединила бы нас? А?

Старик подпрыгнул от такого признания, но ничего не сказал, лишь долго смотрел вперед, прежде чем спросить:

- Она знает? Вы уверены?

- Увы, да! - ответил Аффад, почтительно придерживая принца за руку и не предполагая, что тот по-птичьему быстро взглянет на него и произнесет с неожиданным сочувствием:

- Вот несчастье! Бедная девочка! Но это лишь должно было придать твердости, даже жестокости вашему решению расстаться с ней. У меня такое чувство, что вы вели себя как настоящий трус и потерпели поражение от обоих - Эроса и Танатоса. Да, да, ужасное несчастье, мой мальчик. Полагаю, вы вините любовь в своей нравственной неустойчивости?

- Чушь! - в свою очередь произнес Аффад и покраснел, осознавая, как сильно им недовольны. Его мысли, проделав полный круг, обрели необычную мрачность, вызванную угрызениями совести и пониманием того, что, в конечном счете, именно тайному братству принадлежит его жизнь и в любой момент оно может решить вопрос о его будущем. Что же за проклятие эта любовь, которая натравливает друга на друга, влюбленного - на любимую. Все друзья оказались отодвинутыми в сторону, когда Констанс остановила на нем свой выбор.

В таком же мрачном настроении Аффад сидел возле постели Блэнфорда, чьей дружбой дорожил теперь не меньше, чем дружбой принца.