Профиль
Это первое крупное произведение талантливого, но опального в свое время писателя. Оно было написано в тридцатые годы, однако опубликовано в 1989 году в журнале "Сибирские огни", через десять лет после смерти автора.
Остросюжетное повествование возвращает читателя к дням жесточайшей социальной трагедии – гражданской войне в восточных землях России и Монголии.
Содержание:
ГЛАВА ПЕРВАЯ, - короткая и мрачная в силу трагических традиций - Нечто о "Мировом Гавиальстве" 1
ГЛАВА ВТОРАЯ, - повествовательная - Тихон Турсуков верит в мудрость чернил. Круглая молитва 2
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, - целиком посвященная "царице Тамаре" - Мечтания прапорщика Куликова 5
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, - в которой зло трудно отделить от добра - Друг Пяти Великих 8
ГЛАВА ПЯТАЯ, - в которой описывается жизнь Антона Збука - Серебряная бутылка 10
ГЛАВА ШЕСТАЯ, - где Моргун-Поплевкин говорит о равенстве и свободе - Тяжелая кровь 13
НЕОЖИДАННОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ АВТОРА, - вставленное между шестой и седьмой главами 17
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, - описывающая побег Моргуна-Поплевкина и то, как он проклинает чехов - Два плена 18
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, - посвященная не только Salpingotus,открытому путешественником Козловым, но и некоторым лицам, уже известным читателю - Кто пришел вслед за хунхузом Камакой 20
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, - в которую вторгается героиня в лиловых кружевах - Цветок, потерянный в пустыне 24
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, - которую, собственно говоря, написал не я, а Антон Збук 28
ПОЛЫННАЯ ГОРЕЧЬ ИСТОРИИ 30
Сергей Марков
РЫЖИЙ БУДДА
БАРОН УНГЕРН
Натянут повод длинный,
Скрипит ремень,
И голос лебединый
Послушать лень.
Усталые туманы,
Луна остра,
И синие уланы
Толкутся у костра.
Повадкою тугою,
Влюбленный в дикий сон,
Кичится под Угрою
Хромой барон.
Он боевым весельем
Одним лишь пьян,
Под голубой шинелью
Пятнадцать ран.
Глаза его, что стекла,
Он сгорблен и высок.
За пазухою теплой -
Бронзовый божок.
Глаза у амулета -
Топазовый огонь,
И мастер из Тибета
Позолотил ладонь.
Мы налетим, что стая,
Клинки со всех сторон,
Пусть льется кровь густая
На шелк твоих знамен.
Живешь у нас в полоне
И весел лишь, пока
Ты держишь на ладони
Тибетского божка.
Бойцы шагают грозно -
Клинки со всех сторон -
Гадать о жизни поздно,
Идешь на смерть, барон!
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
короткая и мрачная в силу трагических традиций
Нечто о "Мировом Гавиальстве"
Голова изменника лежала на сложенном вдвое цветном мешке в углу высокой комнаты, струившей лазурную прохладу свежей побелки.
У головы было лишь одно ухо, прилипшее к желтой щеке, распоротой клинком. Пухлая щель в щеке позволяла видеть прикушенный черный язык и ровный ряд зубов.
Радостный ужас заставил человека, склонившегося над головой врага, закрыть глаза ладонью и отойти к окну.
В мутном стекле стояли столбы пылающей уличной пыли. Она скрипела на зубах и пахла эфедрой.
– Не могу! – крикнул человек. Он вдруг подбежал снова к голове, быстро перевернул ее, чтобы не видеть исковерканных клочьев шеи.
Закусив бледные губы, человек прихватил голову мешком и с усилием положил ее на стол, отодвинув в сторону длинный револьвер, синий, как вороново перо. Рядом с револьвером лежали оторванные с мясом пуговицы от мундира и хлебная корка со следами зубов.
Тусклая перхоть лежала на волосах, там, где мертвая голова была чиста от бурой коросты, крови и прилипшей к ней сухой травы.
Трава торчала из багровой лавы, как проволока. Один из жестких стеблей особенно бросался в глаза; он был длиннее всех и на конце увенчан сплющенной короной лепестков.
Человек схватил стебель, пытаясь его оборвать. Зеленая проволока сломалась пополам, и голова, подпрыгнув на столе, упала обратно на засаленные доски.
Длинная муха внезапно ударилась о стол, поползла, расправляя дымные крылья, и, наконец, скрылась в вывернутой ноздре казненного.
Тогда в пальцах человека задрожал оборванный стебель. Он тянулся к голове, стараясь вспугнуть муху. Человек вскрикнул, когда увидел, что стебель прошел весь, легко, как булавка, в уже покорное тлению мясо. К горлу подкатилось упругое яблоко тошноты.
Человек отвел глаза в сторону и вдруг, не желая этого, увидел себя.
Бледный лоб, крутой, но покатый, висел над ржавыми бровями. Под неподвижными глазами, напоминавшими круглые раскаленные камни, лежала голубая тень. Узкие губы походили на края треснувшего и облезлого блюдца. Красные усы оттеняли бледность лица, покрытого шрамами, похожими на следы орлиной лапы. Полоса от фуражки, разделявшая лоб, наливалась кровью. Казалось, что кожу с головы можно легко снять, как кожуру с треснувшегося плода.
Человек содрогнулся, подумав об этом, и гневно толкнул туманное от дыхания зеркало, в которое он случайно загляделся. Зеркало упало, но не разбилось.
Человек, задыхаясь, наклонился над ним; зеркало мерцало на полу, как серебряная лужа. Она отражала опять эту высокую фигуру в туземной шелковой одежде. Красный халат падал с плеч человека, и тогда был виден прямой воротник зеленого кителя, надетого под халатом. Холодные крючки воротника подпирали сильно выдавшийся вперед кадык. Халат был заношен до блеска и изорван. – Сантименты! – внезапно закричал человек, погладив ладонью небритую щеку. – Солдат боится крови! А?! Слушайте, рыцарь, откуда это у вас, а?
Он грозил сухим кулаком собственному отражению, он издевался над сверкающим стеклом.
Зеркало лежало на полу. Человек отодвинул его ногой дальше от себя.
В это время солдат с черным шевроном вбежал в комнату, ударив дверной косяк лопнувшими ножнами драгунской шашки.
– Только что сейчас пойман брат казненного князя! – крикнул кавалерист, прижимая ладони к выцветшим лампасам. – Он связан, привезен. Ваш приказ?
– Подожди, – ответил коротко человек в халате и добавил смущенно: – Видишь – упало зеркало?
Солдат поспешно поднял зеркало, взяв его так, как берут кусок льда голой рукой.
– Спасибо, – непривычно тепло сказал офицер. – С братом князя – подождать.
– Он в колодках, – ответил, передернувшись, солдат. – Прикажете до особого?
– Да, – кивнул офицер, провожая солдата глазами. Человек в халате все время загораживал стол спиной, но с уходом солдата офицер повернулся и вновь увидел голову казненного. Показалось, что голова перевернулась сейчас сама – раньше она лежала отрубленным ухом вверх.
Полоса на лбу офицера наполнилась холодным потом. Он выходил из морщинистых берегов и падал на усы.
Офицер бросился к окну, распахнул его и сел на подоконник. Под окном крутился тусклый майский смерч, поднимавший над землей клочки шерсти и обрывки бумаги.
– Говорят, что в такой столб надо бросить нож и он покроется кровью, – пробормотал: он и подумал, что все его мысли идут по одному тягостному руслу.
– Ну и что ж? Разве все это не смерч? Смерча не бывает без крови, а?
Почему сейчас он вдруг стал думать о том, как умирал человек, голова которого лежит на столе?
– Умирают все одинаково, – бормотал офицер. – Лишь немногие молчат; казнимые всегда проклинают палачей. Интересно, что крикнул этот?
Но синие губы убитого были плотно сжаты. Житель пустыни умер молча; этому научили его гобийские пески.
Офицер обошел кругом стол и вдруг остановился на середине комнаты. Лицо его было искажено, щеки желтели, как будто они были вымазаны желчью. Он крикнул слова степной легенды:
– Он убивал всех, у кого есть кровь! Всех, у кого есть кровь! Я делаю это… я!
Он внезапно схватил голову, сунул ее в мешок и, запахивая халат, выбежал на крыльцо.
Рослый оренбургский казак держал ему стремя. Солдаты личного караула стояли у крыльца грузно, как каменные бабы. Они были обмотаны пулеметными лентами, пояса часовых лопались от тусклого груза английских гранат; желтые карабины висели на широких плечах прикладами вверх.
Здесь были рослые маньчжуры с каменными затылками, черногубые сербы из отряда Ракича, татары, киргизские наездники, не умеющие ходить пешком, кривоногие башкирские егеря, замшевые троицкие нагайбаки – люди, умеющие убивать и отличавшие кровь от кумыса только по цвету. Они охраняли человека в халате. Он, не пугавшийся смерти, искавший ее в боях, боялся стен своего жилища.
Эта потная и жилистая стена людей должна была охранять его от стрелы, ножа, пули, ищущих его худое выносливое тело.
Сейчас офицер, наклонившись над конской гривой, поднимал упавший чумбур; офицеру помогал щетинистый казак, но всадник оттолкнул его ногой.
Всадник скакал по глиняным улицам великой столицы.
Длинная толпа гудела около резных ворот Маймачена, опустевшего сейчас. Офицер взмахнул над головой камчой, и люди расступились. Он поднял глаза и увидел качавшиеся высоко вверху ноги в туфлях. Лошадь офицера храпела и шла в ворота боком.
– Борон, Борон – Вихрь! – завыла толпа, узнав всадника.
Он остановил лошадь.
На воротах висел труп китайского купца с перебитыми ногами.
– Желтый Черт смотрит в небо и не узнает его, – злорадно крикнул кто-то. – Вихрь, Буря – имена, данные нашему избавителю.