Джанки. Гомосек

"Джанки"; "Письма Яхе"; "Гомосек" Три романа берроузовского таланта – три "романа-сюра" и одновременно "романа-воспоминания". Где тут заканчивается правда – и начинается героиновый бред? И, кстати, где этот бред достигает силы мистического пророчества?! Этого не понял еще никто. Может, поймете ВЫ?..

Содержание:

• Предисловие 1

• Джанки. Исповедь неисправимого наркомана – Глава 1 3

• Глава 2 4

• Глава 3 5

• Глава 4 5

• Глава 5 6

• Глава 6 7

• Глава 7 7

• Глава 8 8

• Глава 9 9

• Глава 10 9

• Глава 11 10

• Глава 12 11

• Глава 13 12

• Глава 14 12

• Глава 15 13

• Глава 16 13

• Глава 17 14

• Глава 18 15

• Глава 19 16

• Глава 20 18

• Глава 21 18

• Глава 22 18

• Глава 23 19

• Глава 24 20

• Глава 25 21

• Глава 26 23

• Глава 27 24

• Глава 28 24

• Глава 29 25

• Глава 30 26

• Глава 31 26

• Глава 32 26

• Глава 33 27

• Глава 34 27

• Глава 35 27

• Глава 36 28

• Глава 37 28

• Глава 38 28

• Глава 39 28

• Глава 40 29

• Глава 41 29

• Глава 42 31

• Глава 43 31

• Глава 44 32

• Глава 45 33

• Глава 46 33

• Глава 47 33

• Глава 48 33

• Глава 49 34

• В поисках Яхе (1953) 34

• В поисках Яхе (1953) Ч.2 38

• Рузвельт после инаугурации 41

• Семь лет спустя (1960) 43

• Эпилог (1963) 45

• Я умираю, ми-истер? 45

• Гомосек – Глава 1 46

• Глава 2 47

• Глава 3 49

• Глава 4 51

• Глава 5 52

• Глава 6 54

• Глава 7 55

• Глава 8 56

• Глава 9 58

• Эпилог – Возвращение в Мехико 60

Уильям Берроуз
Джанки. Гомосек

Предисловие

Когда я в конце 1940 х годов жил в Мехико, это был город с миллионным населением, идеально чистым воздухом и небесами того особого оттенка синевы, с которым так хорошо сочетаются кружащие стервятники, кровь и песок, – грубой, грозной, безжалостной мексиканской синевы. Мехико понравился мне с первого взгляда. В 1949 году жить там можно было дешево – большая колония иностранцев, сказочные бордели и рестораны, петушиные бои и корриды, а также любые мыслимые извращения. Человек холостой мог бы существовать там на два доллара в сутки. Дело, заведенное на меня в Новом Орлеане по обвинению в хранении героина и марихуаны, не сулило ничего хорошего, я решил не показываться в зале суда и снял квартирку в тихом буржуазном районе Мехико.

Я знал, что по закону о сроках давности могу вернуться в Соединенные Штаты только через пять лет, поэтому подал заявление на мексиканское гражданство и записался на курсы по майяской и мексиканской археологии в городской колледж Мехико. По "солдатскому биллю" я получал деньги на учебники и лекции, и мне выплачивалось месячное содержание – семьдесят пять долларов. Я подумывал о том, чтобы заняться земледелием или открыть бар на американской границе.

Город мне нравился. Трущобы грязью и нищетой намного превосходили азиатские. Люди срали прямо на улице, потом ложились и засыпали в собственном дерьме, а мухи заползали им в рот. Мелкие торговцы, бывало, что и прокаженные, разводили на перекрестках костры, на которых готовили еду – вонючее мерзкое месиво – и сразу предлагали ее прохожим. На тротуарах главной улицы спали пьянчуги, и полицейские их не беспокоили. Мне казалось, что в Мехико все без исключения овладели искусством не совать нос в чужие дела. Без всякого смущения можно было гулять по улице хоть с моноклем и тростью, – никто бы не оглянулся. Мальчики и юноши ходили по улицам под ручку, и на них не обращали внимания. Дело не в том, что людей не волновало, как о них подумают, – просто мексиканцу и в голову бы не пришло, что кому то постороннему может что то в нем не понравиться, – как не подумал бы критиковать кого то он сам.

Мехико, в сущности, принадлежал восточной культуре: две тысячи лет болезней, нищеты, деградации, глупости, рабства, жестокости, психического и физического насилия. Город был зловещ, мрачен и хаотичен – особенным хаосом сновидений. Ни один мексиканец не был по настоящему близок ни с каким другим мексиканцем, и когда убивал кого то (а это случалось часто), так обычно – своего лучшего друга. Оружие носили все, кто хотел, и я читал о нескольких случаях, когда пьяных полицейских, открывавших огонь по выпивохам в баре, самих приканчивали какие то вооруженные граждане. В иерархии власти полицейский занимал место не выше кондуктора трамвая.

Любого чиновника можно было подкупить, подоходный налог был очень низок, а медицинское обслуживание – весьма и весьма приличным: врачи конкурировали, давали рекламу и снижали цены. Триппер можно было вылечить за $2.40 – или купить пенициллин и колоться самостоятельно. Никаких правил, ограничивавших самолечение, не существовало, иглы и шприцы продавались повсюду. Все это происходило во времена Алемана , когда правила mordida , и пирамида взяточничества от обычного легавого доходила до самого Presidente. Мехико, к тому же, был мировой столицей убийств – самый большой процент на душу населения. Каждый день, помню, в газетах печатали такие вот истории:

Campesino , только что из деревни, стоит на остановке и ждет автобуса: парусиновые штаны, сандалии из старой шины, широкое сомбреро, на поясе – мачете. Рядом ждет другой человек – в костюме, поглядывает на часы, что то сердито бормочет. Campesino выхватывает мачете и начисто сносит соседу голову. А потом заявляет полиции:

– Он на меня смотрел muy feo , и я уже не смог сдержаться. – Очевидно, человек в костюме был раздосадован, что долго нет автобуса, смотрел на дорогу, а campesino его не понял – и покатилась в канаву голова, жутко гримасничая и сияя золотыми зубами.

Два campesino уныло сидят на обочине. У них нет денег на завтрак. Но смотри ка: мальчишка ведет несколько коз. Один campesino берет булыжник и вышибает мальчишке мозги. Они ведут коз в ближайшую деревню и там продают. Когда их окружает полиция, они сидят и завтракают.

В маленьком домишке живет человек. Прохожий спрашивает у него, как добраться до Айяхуаски.

– А, да вам вон туда, сеньор. – Он начинает водить прохожего кругами: – Где то здесь была дорога. – Неожиданно он понимает, что не имеет ни малейшего понятия, где находится эта самая дорога, и какое ему вообще дело. Он хватает булыжник и убивает своего мучителя.

Campesinos перебили немало народу булыжниками и мачете. Гораздо опаснее политики и полицейские после работы – у всех автоматические пистолеты 45 калибра. Приходилось быстро учиться нырять в укрытие. Вот еще одна подлинная история: Politico с пистолетом узнает, что его девушка его обманывает – встречается в коктейль баре с кем то другим. С ней рядом случайно оказывается какой то американский парнишка – и тут в бар врывается наш мачо: CHINGOA! Выхватывает сорокапятку и одним выстрелом сшибает паренька с табурета. Труп выволакивают наружу и бросают чуть дальше по дороге на обочине. Когда приезжают фараоны, бармен пожимает плечами, стирает тряпкой кровь со стойки и говорит только:

– Malos, esos muchachos!

В каждой стране имеются свои Говнюки – например, какой нибудь южный охранник правопорядка, считающий зарубки на стволе: сколько негритосов он ухайдакал, – так вот, осклабившийся мексиканский мачо тоже, разумеется, относится к таким откровенным уродам. А мексиканцы из среднего класса ничуть не лучше других буржуа на свете. Помню, в Мехико рецепты на наркотики были ярко желтого цвета – как тысячедолларовые купюры или справки об увольнении из армии без льгот и привилегий. Как то мы со Старым Дэйвом решили один такой рецепт отоварить – он получил его вполне законно у мексиканского правительства. Первый же аптекарь, к которому мы зашли, дернулся и зарычал при виде рецепта:

– No prestamos servicio a los viciosos!