Профиль
Мы ведь пришли вылечить эту планету.
ЮРОВСКИЙ. Откройте свет!
МУЖЧИНА. Мы не любили свет при допросах. Темнота способствует страху, а страх – нужной беседе. (Зажигает тусклый ночник.)
ЮРОВСКИЙ. Какие допросы? Почему допросы?
Молчание.
Я буду кричать.
МУЖЧИНА. Не будешь. Лихорадочно думаешь: «Почему нет сестры? Значит, удалили? Значит, действительно за мной пришли? Пинок под зад?»
ЮРОВСКИЙ. Что? Что?
МУЖЧИНА. Надеюсь, ты не забыл наше образное выражение, товарищ. Когда мы ставили человека к стенке и спускали курок – надо было успеть дать ему легонечко под зад, чтобы не забрызгал кровью гимнастерку. Сколько твоих знакомцев, вчерашних вождей партии, уже получили свой пинок под зад... Всю ночь по Москве езды машины... Вчера арестовали Сашу Белобородова. Белобородов – твой друг, вождь Красного Урала, хозяин царской семьи. Из этой же Кремлевской больницы прямо из постели в кальсонах взяли... (Засмеялся.) Да, в нашей Кремлевской больнице после каждой ночи все просторнее становится... В пустых палатах лежите, кремлевские владыки... Идет большая чистка партии... идет охота на всех, кто сделал нашу революцию... нашу горькую революцию. И ты, конечно, тоже ждешь? Особенно после того, как дочь взяли...
ЮРОВСКИЙ. Кто ты?
МУЖЧИНА. Как ты пишешь в своем письме? «Моя дочь Римма может вспомнить отдельные эпизоды революции... царскую тюрьму».
Смех в темноте.
Только упомянуть испугался – где может вспомнить твоя дочь Римма царскую тюрьму? В тюрьме советской. Перед которой твоя царская тюрьма – просто санаторий. Римма – вождь комсомола, любимица молодежи, красавица. Помнишь, как она звонила тебе в тот день?
ЮРОВСКИЙ. В какой день?
МУЖЧИНА. Как она волновалось тогда: а вдруг отменят убийство девочек – ее ровесниц? Или больного мальчика...
ЮРОВСКИЙ. Кто ты?
МУЖЧИНА. А в лагере с ней «поозорничают». Кстати, это твое слово... Ты как-то, смеясь, рассказал про свою выдумку: в 1918 году в тюрьме, куда ты свез дочерей городской буржуазии...
ЮРОВСКИЙ. Больно. Укол! Укол, товарищ!
МУЖЧИНА. Правильно, наконец-то сообразил, что я – товарищ... Кстати, тоже больной товарищ. В июле всегда в больницу попадаю. Нервы шалят в июле... Ты, конечно, понял – отчего в июле?
ЮРОВСКИЙ. Был там?
МУЖЧИНА. Да, я тоже был там. Видишь, как узнать помогаю.
ЮРОВСКИЙ. Много там было.
МУЖЧИНА. Но мало осталось. На дворе 1938 год, и вряд ли кто из нас увидит 39-й год. Обо всех позаботится великий, мудрый товарищ Сталин.
ЮРОВСКИЙ. Ты провокатор!
МУЖЧИНА. Нет, я сумасшедший. Товарищи твои пинок под зад от него получили, а ты его Учителем звать обязан. Твою дочь в лагере насиловать будут, а ты его Отцом звать должен... Нет, нет, я без иронии – так оно и есть: он наш Отец. В крови рожали мы Новый мир... Кровавый нам дан и Отец. Мы просто не поняли этого тогда – в том июле, в том доме.
ЮРОВСКИЙ. Больно.
МУЖЧИНА. Ты помнишь, приземистый дом каменным боком спускается вниз по косогору. И здесь окна полуподвальные с трудом выглядывают из-под земли. И одно окно посредине с решеткой – окно той комнаты. Через пару лет после их расстрела... тоже в июле... я опять туда приехал. В дом. В июле мука у меня начинается, и я туда еду. Был душный вечер. Подошел к дому... там тогда музей Революции устроили. В доме, где одиннадцать человек убили... Ох, какая это мудрость устроить в доме крови музей Революции – горькой нашей Революции. Был вечер... Музей уже, конечно, был закрыт... Я через забор перемахнул и пошел по саду... Блестела стеклами терраса... Помнишь?
ЮРОВСКИЙ. Там пулемет стоял.
МУЖЧИНА. Да, да. Сады благоухали, как тогда... «Аромат садов» – так он записал в своем дневнике. Из сада я и вошел... в ту комнату. Ты помнишь ту комнату"?
Юровский (усмехнулся). Я все помню, товарищ Маратов.
МУЖЧИНА. Ну вот – узнал.
ЮРОВСКИЙ. Я тебя сразу узнал.